Ошибки наших звезд[любительский перевод] - Джон Грин

Мама тоже была на фуд-корте, одна, сидела в углу, где, как она думала, я ее не замечу, ела сырно-мясной сендвич и проглядывала какие-то бумаги. Наверное, что-то медицинское. Сквозь документы можно было продираться бесконечно.

Ровно в 15:32 я заметила Кейтлин, уверенно шагавшую мимо Вок Хауса. Я подняла руку, она меня заметила, блеснула свежевыправленными белоснежными зубами и направилась ко мне.

На ней было идеально сидящее темно-серое пальто до колен и темные очки, закрывающие пол-лица. Она убрала их на макушку, когда наклонилась обнять меня.

— Дорогая, — сказала она с неясным британским акцентом. — Как дела?

Окружающие не считали акцент странным или отталкивающим, просто Кейтлин была чрезвычайно утонченной британской светской львицей двадцати пяти лет, застрявшей в шестнадцатилетнем теле в Индианаполисе. Все с этим смирились.

— Хорошо. А у тебя?

— Я даже не знаю. Это диетическая? — я кивнула и протянула ей стаканчик. Она сделала глоток через соломинку. — Как бы я хотела, чтобы ты была сейчас в школе. Некоторые парни стали решительно аппетитными.

— Да что ты говоришь? А кто же? — спросила я. Она назвала имена пятерых, с которыми мы ходили в начальную и среднюю школу, но я не смогла представить ни одного из них.

— Последнее время я встречаюсь с Дереком Веллингтоном, — сказала она, — но не думаю, что у этого есть будущее. Он такой ребенок. Но хватит обо мне. Что нового во вселенной Хейзел?

— Да ничего особенного, — ответила я.

— Как со здоровьем?

— Да вроде все так же.

— Фаланксифор! — пришла она в восторг, улыбаясь. — Так ты теперь можешь жить вечно?

— Вероятно, все же нет.

— Но в принципе! — возразила она. — Что еще нового?

Я подумывала сказать ей, что я тоже встретила парня, ну или хотя бы что я смотрела с ним кино, просто потому что я знала, что ее удивит и ошарашит новость о том, что кто-то такой взъерошенный, нелепый и чахлый, как я, мог даже ненадолго завоевать чувства молодого человека. Но мне не было особо чем похвастать, так что я пожала плечами.

— Господи, а это еще что такое? — спросила Кейтлин, показывая на книгу.

— А, это фантастика. Меня затянуло. Целая серия.

— Я в смятении. Отправимся по магазинам?

Мы пошли в обувной. Все время, пока мы были там, Кейтлин постоянно выбирала для меня балетки с открытым пальцем и говорила: «Они будут на тебе мило смотреться», и это напомнило мне о том, что Кейтлин никогда не носила туфель с открытыми носками по причине ненависти к своим ногам из-за слишком длинных вторых пальцев, как будто второй палец — это окно в душу или еще чего. Так что когда я показала ей пару босоножек, которые красиво бы смотрелись с ее цветом кожи, она проронила «Да, но…», и это но скрывало за собой но они выставят на показ мои омерзительные вторые пальцы, и я сказала:

— Кейтлин, ты единственный из знакомых мне человек с дисморфией пальцев ног, — а она сказала:

— Что это такое?

— Ну, знаешь, когда ты смотришь в зеркало, и то, что ты видишь, не то, что есть на самом деле.

— Ох. Ага, — сказала она. — А эти тебе нравятся? — она держала в руках пару милых, но невзрачных туфель, и я кивнула, и она нашла свой размер и примерила их, и прошла взад и вперед по магазину, смотря на свои ноги в напольных зеркалах. Потом она схватила пару огромных каблуков на завязках, вроде тех, в которых танцуют стриптиз, и сказала: — В них вообще реально ходить? То есть, я бы умерла наверное… — но обрезала фразу, смотря на меня, будто хотела извиниться, будто это было преступлением, упоминать смерть при умирающем. — Ты должна их примерить, — продолжила Кейтлин, пытаясь сгладить неловкость.

— Уж лучше умереть, — уверила я ее.

В общем, я выбрала какие-то шлепанцы, просто чтобы мне было что купить, и села на одну из скамеек напротив магазина, смотря, как Кейтлин петляет между полок и выбирает себе обувь с такой энергией и сосредоточенностью, которые обычно ассоциируются с профессиональными шахматами. Я вроде как хотела достать Полуночные рассветы и немного почитать, но понимала, что это было бы грубо, так что я просто смотрела на Кейтлин. Время от времени она подкатывала ко мне с зажатой в руках добычей (с закрытым носком) и спрашивала: «А эти?», и я старалась сделать умный комментарий об обуви, а потом она купила три пары, а я свои шлепанцы, и, выйдя из магазина, она спросила:

— Теперь в Антрополоджи?

— На самом деле мне пора домой, — сказала я. — Я немного устала.

— Конечно, — согласилась она. — Нам нужно чаще видеться, дорогая. — Она положила руки ко мне на плечи, поцеловала меня в обе щеки и ушла, рассекая воздух узкими бедрами.

Вообще-то, домой я не пошла. Я сказала маме забрать меня в шесть, и, пока она, как я думаю, либо где-то в молле, либо на парковке, у меня есть пара часов для себя.

Мама мне нравилась, но ее постоянная близость иногда заставляла меня причудливо нервничать. И Кейтлин мне тоже нравилась. Правда, нравилась. Но после трех лет, проведенных без постоянных школьных контактов с моими ровесниками, я почувствовала некоторую непреодолимую дистанцию между нами. Я думаю, что мои школьные друзья хотели помочь мне пройти через рак, но в конечном счете они поняли, что не могут. Вообще-то, в данном случае не было через.

Так что я ушла под предлогом боли и усталости, как я часто делала в последние годы при встрече с Кейтлин или другими мои старыми друзьями. По правде говоря, больно было всегда. Всегда было больно не дышать как нормальный человек, постоянно напоминая легким, что они легкие, заставляя себя принять как неразрешимую царапающую и скребущую изнутри жажду по кислороду. Если быть точной, я не лгала. Я просто выбирала одну из правд.

Я нашла скамейку среди Ирландских сувениров, Ярмарки авторучек и магазинчика с бейсбольными кепками — в уголке молла, куда даже Кейтлин никогда не занесет — и начала читать Полуночные рассветы.

Эта книга обладала пропорцией предложений к трупам примерно один к одному, и я глотала ее не поднимая глаз. Мне нравился старший сержант Макс Хаос, даже несмотря на то, что у него не было, скажем, технически проработанной индивидуальности, но мне очень нравилось то, что его приключения продолжались. Всегда было кого убить (плохие парни) и кого спасти (хорошие парни). Новые войны начинались даже до того, как выигрывались старые. Я не читала подобных серий с тех пор, как была ребенком, и это было захватывающе, снова жить в бесконечной фантазии.

За двадцать страниц до конца Полуночных рассветов дела Хаоса пошли неважно: он получил семнадцать ранений, пытаясь спасти (американца, блондина) заложника Врага. Но как читатель, я не отчаивалась. Война может продолжаться и без него. Могут быть — и будут — сиквелы о его соратниках: младшем сержанте Мэнни Локо, и рядовом Джаспере Джеке, и других.

Я почти заканчивала читать, когда маленькая девочка с косичками и в берете появилась передо мной и спросила:

— А что это в твоем носу?

И я ответила:

— Эмм, это называется канюля. Эти трубочки дают кислород и помогают мне дышать. — Тут налетела ее мама и осуждающе позвала: «Джеки!», но я сказала: — Нет-нет, все в порядке, — потому что так и было, и затем Джеки спросила:

— А мне они тоже помогут дышать?

— Не знаю. Давай попробуем. — Я сняла трубки и позволила Джеки засунуть канюлю в нос, чтобы подышать.

— Щекотно, — сказала она.

— Точно.

— Мне кажется, я лучше дышу, — сказала она.

— Да?

— Ага.

— Ну, — сказала я, — хотела бы я отдать тебе канюлю, но мне вроде как очень нужна помощь. — Недостаток уже чувствовался. Я сфокусировалась на дыхании, пока Джеки протягивала трубки обратно мне. Я быстро протерла их о футболку, поместила за уши и вернула концы трубок на место.

— Спасибо, что дала попробовать, — сказала она.

— Без проблем.

«Джеки!», — опять сказала ее мать, и в этот раз я отпустила ее.

Я вернулась к книге, где старший сержант Макс Хаос сожалел, что у него всего одна жизнь, которую можно отдать за свою страну, но я продолжала думать об этой маленькой девочке, и как она мне понравилась.

Еще одна проблема с Кейтлин была, я думаю, в том, что я больше никогда не почувствую себя естественно, говоря с ней. Любые попытки симулировать нормальное социальное взаимодействие просто вгоняли меня в депрессию, потому что это было так ослепительно ясно, что все, с кем я буду говорить до конца жизни, будут чувствовать себя нелепо и смущаться, кроме, разве что, детей вроде Джеки, которые просто не знают подробностей.

В любом случае, мне очень нравилось быть одной. Мне нравилось быть наедине с бедным старшим сержантом Максом Хаосом, который — ой, подождите, неужели он собирается выжить после этих семнадцати пулевых ранений?